Home News

Исаак Стерн: "Мои первые 79 лет". Глава 1 – часть 3. Стерн начал сольную карьеру и выдержал сокрушительный удар

28.08.2018

Мост “Золотые ворота” в Сан-Франциско

Не читали до этого?  Содержание

Понадобился вот такой долгий взгляд в прошлое, чтобы понять, какая счастливая у меня была молодость. Можно было проводить чуть ли не все время на улице, можно было постоянно слушать музыку, можно было даже относительно прилично питаться.

До сих пор помню период, когда мы жили на Бучанан-стрит, в одном или двух кварталах от Юнион-стрит. В подростковом возрасте я все время крутился вместе с двумя приятелями, оба были учениками Блиндера. Натан Росс, канадец, которому мои родители сняли комнату в нашем доме, и Генри Швейд.

Натан занимался в своей комнате, а я в своей. В перерывах мы ходили играть в теннис на расположенном неподалеку общественном корте. Страсть к теннису, которую я пронес через всю жизнь, родилась как раз на том корте.

Когда после игры хотелось пить, мы шли в магазин и покупали арбуз, разрезали пополам и съедали за один присест. Изумительное кафе-мороженое было на углу Юнион и Ван Несс. Мы с Генри Швейдом иногда вместо занятий приходили туда и пили самые потрясающие молочные коктейли в мире. Их подавали в станах высотой в восемь дюймов, и они были такие густые, что в них можно было ложку поставить. Вот это были коктейли! А моя мама все удивлялась, что это у меня никак не получается похудеть.

В то время на свидания я не ходил, во всяком случае, в том смысле, как это понимается сегодня. Помню одну из учениц Блиндера, которая пришла ко мне как-то в полупрозрачной блузке и попросила «послушать ее немного». Я послушал и, собственно, все. Что еще делать в этих обстоятельствах, я не знал. Вся моя жизнь тогда заключалась в музыке.

Некоторое время у меня был репетитор по общеобразовательным предметам, и я начал читать как следует. Между занятиями стали возникать книги Артура Конан-Дойля, Агаты Кристи, Джозефа Конрада, Джона Дос Пассоса, и кое-что из Шекспира. Серьезное впечатление на меня тогда произвела книга «Человек неизвестный» Алексиса Карела. После знакомства с этим произведением я задумался о потрясающей силе человеческого ума.

За столом в нашем доме всегда были люди, друзья и родственники моих родителей. Разговоры всегда были «взрослые». Из них я узнавал, что происходит вокруг в политическом отношении. Мы читали утренние «Кроникл» и «Экзаминер», дневную «Дейли Ньюс». Насколько я помню, ни русских, ни еврейских газет в доме не было. Разговаривали в основном по-английски, иногда немного по-русски. Моя сестра, Ева, на семь лет младше, чем я, тогда как раз пошла в школу и была очень увлечена занятиями.

И, конечно, было кино. Чтобы пойти в кино, нужно было поехать в центр, в кинотеатр Голден Гейт на Маркет-стрит, центральной улице города. Это было зарей кинематографа, тогда еще в кинотеатрах были ямы, в которых сидели оркестры. Мне особенно нравились вестерны и романтические комедии с Кэрол Ломбард.

В феврале 1935 года у меня состоялся первый сольный концерт в Зале Ветеранов. Я играл Двойной концерт Баха со своим учителем, Наумом Блиндером. Аккомпанировала женщина по имени Бетти Александер, первый мой профессиональный аккомпаниатор. Помню, что я еще играл концерт Эрнста, невероятно сложную пьесу, которую я с тех пор все никак не наберусь смелости сыграть снова.

Критики отнеслись к этому выступлению одобрительно. Год спустя я первый раз играл с оркестром Сан-Франциско в Зале Граждан, большом зале на квартал южнее муниципалитета. В этот раз я играл концерт Сен-Санса си минор. Оркестром дирижировал Виллем Ванденберг, который в то время был вторым дирижером и первым виолончелистом оркестра. Критик газеты «Кроникл», Альфред Франкенштейн, тогда написал: «Теперь это уже не просто вундеркинд».

В марте 1937 года я играл свой первый профессиональный концерт, которым дирижировал Пьер Монте. Концерт был днем в пятницу, очередной в серии концертов, которые транслировали по всей стране. Внезапно страна услышала мальчишку с Запада, который играл концерт Брамса. Очевидно, это было не так плохо, поскольку концерт произвела эффект выстрела. С этого концерта начались мои первые гастроли: я поехал на северо-западное побережье Тихого океана, и выступал с концертами в Ванкувере, Портленде и еще где-то на востоке штата Вашингтон.

И снова со мной играла Бетти Александер. Изящная, спокойная женщина, она казалась мне тогда намного старше, чем была на самом деле – ей было лет срок пять. Свои светлые волосы она зачесывала назад и всегда была одета прекрасно, на манер англичанки: легкий твидовый костюм и босоножки. Она была очень хорошо образованной, но неизменно тактичной. В то же время, когда требовалась помощь, я всегда мог на нее рассчитывать.

Она жила в Сан-Франциско на Ломбард-стрит, улице, идущей вокруг горы, на которой было всего несколько домов. Ее дом был третий от вершины, и мы часто занимались там. У нее был друг, пианист Хенри Диринг, который жил в Кармеле, и я иногда приходил в гости и занимался с ней там.

Летом 1937 года я играл концерт Сен-Санса на «концертах Розенбоула», в Портленде, штат Орегон. Дирижировал Бэлиз Камерон. Перед концертом он тщательно проинструктировал меня относительно того, что нужно сделать в конце второй части, когда оркестр будет играть пум пум пум, а потом арфа сыграет тирарарарарара, а я сыграю парапумпумпум вместе с флейтой, все это очень изящно.

Бэзил Камерон сказал мне: «Знаешь, Исаак, я тебе скажу, как добиться успеха сегодня и в будущем. Когда ты подойдешь вот к этому месту, посмотри наверх, так, как будет играешь для ангелов, а весь зал сразу зааплодирует». Не припомню, смотрел ли я в том месте соответствующим образом, но совет этот помню хорошо.

К тому времени, когда мне исполнилось семнадцать лет, я уже сыграл много концертов в Сан-Франциско и в других городах, и начались разговоры о том, что «это настоящий талант, он должен ехать в Нью-Йорк и дебютировать там». Вот тогда и возникла идея ехать в Нью-Йорк, мечта любой музыкальной семьи. Туда ехали для того, чтобы доказать, что чего-то стоят. Играть в Карнеги-холле, где почти три тысячи мест, для меня было рановато, а вот второй зал, зал Муниципалитета, был очень красивый и весьма приличный  в плане акустики. Там было около полутора тысяч мест.

Люти Гольдштейн поехала к местному скрипичному мастеру и попросила у него хорошую скрипку, по-настоящему хорошую скрипку, чтобы на ней играл Исаак Стерн, и ей продали Джованни Баптиста Гваданини за шесть с половиной тысяч долларов. Она подарила мне эту скрипку. Кто-то договорился с импрессарской фирмой в Нью-Йорке об аренде зала, печати билетов, рекламе, договорился с критиками. Мы с мамой во второй раз поехали в Нью-Йорк, и снова благодаря Люти Гольдштейн.

Конечно, эта поездка казалась судьбоносной, особенно моим родителям. С тех пор, как мне стукнуло десять, они строили свою жизнь в соответствии с нуждами своего вундеркинда, и они всем сердцем надеялись на мой успех. Менухин к тому времени был уже знаменит на весь мир, а ведь он был всего на четыре года старше, чем я.

Два других чудо-ребенка были выходцами из Сан-Франциско: пианистка Рут Сленчиньская и скрипач Руджерро Риччи. Весь Сан-Франциско считал, что мой талант вполне сравним с вышеназванными. Друзья из оркестра проводили меня на пароме, чтобы посадить на поезд. Наступало время самореализации на сцене Муниципалитета.

Люди из Сан-Франциско писали письма своим знакомым в Нью-Йорке и просили их придти на концерт. Многие люди настойчиво предлагали билеты на этот концерт. Критикам звонили и слегка вводили их в заблуждение для того, чтобы они обязательно пришли, что, кстати говоря, могло быть одной из причин их недовольства. Значительную часть билетов раздали бесплатно для того, чтобы была публика.

Зал был действительно полон. Я был одет в темный костюм, белую рубашку и черную бабочку. Не помню, что мы делали перед концертом. Аккомпанировал мне Арпад Шандор. Мы репетировали перед этим, а потом играли концерт. Бах. Венявский. Тартини. Новачек. Глазунов. Шимановский. Огромная программа. Один мой приятель потом спрашивал: «Исаак, а ты чего хотел добиться? Сыграть весь скрипичный репертуар за один вечер?»

Плохо помню, какая была публика. Я, должно быть, делал то же, что всегда делаю: играл на скрипке и, через некоторые промежутки времени, бросал взгляд в зал. Как только мне становится понятно, что в зале есть живые люди, я могу закрыть глаза и играть, потому что я уверен в том, что зрители есть и они слушают. Мне всегда необходимо было видеть лица слушателей во время игры.

После концерта люди начали приходить за сцену. Моя мама. Друзья. Позже мы пошли в ресторан. Отличный был немецкий ресторан прямо рядом с залом, за углом. Мне очень хотелось есть.

Рецензии появились на следующий день. Было время, когда рецензии выходили сразу после выступления. Рано утром я вышел купить газеты, чтобы вместе с мамой прочитать, что обо мне пишут. Я был Большой Надеждой музыкального мира Сан-Франциско. До того момента мне все давалось так легко, меня все так хвалили за игру, и казалось совершенно естественным, что выступление в Муниципалитете станет продолжением моего успеха.

Вместо этого, напоминал я себе, сидя на верхнем этаже автобуса и катаясь вниз-вверх по Манхэттену, самые выдающиеся критики Нью-Йорка не оставили от меня камня на камне. Сказали, что я пока еще не достоин называться настоящим артистом, что игра моя нестабильна, что я должен ехать обратно в Сан-Франциско, в «страну скрипичных вундеркиндов и кинозвезд», и еще немного позаниматься. Три Нью-Йоркских симфонических оркестра при радиостанциях предложили мне место концертмейстера – это означало стабильные деньги для моей семьи вместо постоянной борьбы за кусок хлеба, обеспеченность вместо неуверенности, стабильность вместо жизни на колесах.

А если я вернусь в Сан-Франциско, прозанимаюсь еще год или два, а потом вернусь в Таун-холл, могу ли я быть уверен в том, что все кончится иначе?

Вот и ездил я на автобусе по Манхэттену, с головой, полной мыслей, а моя мама в это время продолжала звонить всем, кто мог хотя бы предположить, где я нахожусь.

Вспоминаю, как в конце концов я сказал себе: «Какого черта?» Я столько вложил в свою музыкальную жизнь, я не могу сдаться сейчас. Я буду пытаться снова. Я подожду еще год, еще два года. Я вернусь в Сан-Франциско, и буду заниматься, заниматься, заниматься и играть. И я вернусь в Таун-холл за новым шансом для себя.

Продолжение следует

Перевод – Борис Лифановский

rss