Московская конно-железная дорога

29.08.2018

Письмо в редакцию.

Начиная с 15 мая, регулярно каждый день я отправляюсь с женой и компаньонкой обедать в Петровский парк, откуда, подышав, сколько возможно, свежим воздухом, мы возвращаемся в Москву часов в десять вечера. Кареты у нас нет, на московских дрожках втроем не усядешься: обыкновенно мы берем «трамвай», который, таким образом, за грехи наши, ежедневно изучаем по два раза. Москвичам, пользующимся этим усовершенствованным средством сообщения, порядки его и без меня достаточно известны, но не могу отказать себе в удовольствии познакомить с ними и более обширный круг публики.

Обыкновенно мы садимся, или по крайне мере, пытаемся сесть в вагон на Иверской или на Тверской площади; возвращаясь то на станции самого Петровского парка, то у триумфальных ворот. Без преувеличения можно сказать, что эти точки отправления или попутного сбора пассажиров – срам для столичного города. Это какое-то лобное место. Вагоны – превосходны, они в бахроме и в бархате, они очевидно продукт европейской цивилизации. Но вокруг них бушует грубейшая азиатская неурядица. Карету ждет с нетерпением густая масса самого разнохарактерного народа. Едва карета подъехала, еще она не совсем остановилась, вся масса гурьбой бросается на нее, как на приступ, и буквально берет ее штурмом. Приехавшие еще не вышли, желающие ехать уже лезут, стараясь поскорее захватить место. Цепляются за колеса, за скобки, за перила, за кондуктора, друг за друга.

Придурок на Ланосе хотел переехать через рельсы! Харьков ул.Конной Армии

Происходит свалка, нечто вроде рукопашного боя. Дети плачут, женщины получают толчки, не всегда безопасные для дамского организма, наглецы бьют напролом; порядочные люди спрашивают себя, куда они попали. При возвращении из парка, ко всему прочему, прибавляется человеческая скачка.

Трамвай Лео Дафта

Публика, не поместившись в одном вагоне, зорко караулит приход другого, и как только завидит его издали, стремглав несется ему навстречу, давя друг друга, вскакивая в него на ходу. Омерзительное зрелище и весьма опасное упражнение. В праздничные дни и в известные часы будней это какой-то содом.

Таков приступ к путешествию. Самое совершение не уступает в оригинальности этому началу. По рельсам беспрестанно снуют извозчики и пешеходы, по вечерам появляются стада возвращающихся в Москву коров. Кучер дает знать о приближении вагона звонком, сдерживает лошадей и тормозит. Но как ему справится с этою тройной обязанностью, когда у него звонок направо, и тормоз тоже, и вожжи надо держать? Ежеминутно может случиться величайшее бедствие, от беспрестанного повторения несчастий спасает один бог.

При выходе пассажиров на пути, вагон никогда не останавливается. Останавливаться, говорят, запрещено. Лошадей попридерживают, и пассажир должен выпрыгнуть на ходу. Спешу прибавить, что кондукторы весьма обязательны. Они сами выскакивают, чтобы помочь выйти дамам. Тем не менее, падения мы видим каждый день. Человек поднялся и сгоряча пошел, а быть может, он что-нибудь и повредил себе и потом болеет.

С Тверской площади вагоны идут то до самого парка, то до Триумфальных ворот. Почему – неизвестно. Какие и в какие часы должны совершать весь рейсы, какие – останавливаться на полдороге – заранее не объявляется. Компании не имеет понятия ни об афишах, ни о публикация, или, если она ведает о существовании печатных станков, то забывает о своих обязанностях по отношению к публике, той самой публике, которой она кормится.

Возвращающиеся из парка кареты то останавливаются возле будочки, выстроенной по ту сторону Триумфальных ворот, то мчатся мимо них, останавливаясь шагов сто далее. Для чего же выстроена будочка, долженствующая, казалось бы, служить сборным пунктом для пассажиров? Ожидающая вагон публика вынуждена рысью бежать за удаляющимся вагоном. Следующая карета, глядь, остановилась у будочки, и пассажирам, оставшимся ждать там, где им пришлось догонять первую, приходится спешно бежать назад… Дело в том, что вагон останавливается там, где контролер, а контролер - то там, то здесь.

Или происходят такие эпизоды: 31 мая, возвращаясь по обыкновению из своего pied a terre в парке, подходим мы к местной станции. У нее стоит один вагон полный, другой (№ 15) почти пустой. Было десять часов вечера. Мы садимся в этот почти пустой вагон, который постепенно наполняется. Проходит минут десять, из Москвы подъезжает еще вагон (№ 2). Когда он останавливается, к нашей карете № 15 подбегает какой-то служащий и громко провозглашает «господа, эта карета не пойдет, она остается здесь, извольте занять другую». Все думают, что пойдет та, другая, только что подошедшая (№ 2) и беспрекословно направляются к ней – но и тут возглас «эта не пойдет». Зачем же в первой карете (№ 15) были запряжены головами к Москве лошади? Зачем на ней не было выставлено доски с надписью, что она вне движения? Зачем не предуведомили садившихся пассажиров? И что за нелепость оставлять вагон, в котором находится почти полный комплект путешественников.

И по этому поводу еще оригинальная черта. Разумеется, я зашел в станционный домик записать жалобу. Контролер вручает книгу: это небольшая тоненькая тетрадка в восьмушку, непрошнурованная, с ненумерованными и некоторыми уже вырванными страницами, никем не скрепленная. «Дайте же чернил и перо». «Сию минуту», - контролер повернулся, куда-то шмыгнул и только я его и видел (кажется, он тотчас же уехал с бывшею наготове каретой в Москву). Человек десять или пятнадцать пассажиров, желавшие присоединить свои подписи к моей подождали-подождали, и разбрелись, опасаясь потерять последних извозчиков. У меня нашелся в кармане карандаш, им я написал жалобу. Несколько предшествовавших ей тоже написаны карандашом: вероятно, чернила никому не даются, а служат лишь для того, чтобы перечеркивать заявления публики, без всяких пояснений против них, как я это видел в той же истрепанной тетрадочке.

Н.Щ.

Московские ведомости. 1876. 1 июня